Nineteen's a selfish age and finds one's cares tightly circumscribed. I had a lot of reach, and I cared about that. I had a lot of ambition, and I cared about that. I had a typewriter that I carried from one shithole apartment to the next, always with a deck of smokes in my pocket and a smile on my face. The compromises of middle age were distant, the insults of old age over the horizon. Like the protagonist in that Bob Seger song they now use to sell the trucks, I felt endlessly powerful and endlessly optimistic; my pockets were empty, but my head was full of things I wanted to say and my heart was full of stories I wanted to tell.

Девятнадцать — эгоистичный возраст, когда человек думает лишь о себе, и ничто другое его не волнует. У меня были большие стремления, и это меня волновало. У меня были большие амбиции, и это меня волновало. У меня была пишущая машинка, которую я перевозил с одной убогонькой съемной квартиры на другую, и у меня в кармане всегда была пачка сигарет, а на лице сияла улыбка. Компромиссы среднего возраста казались такими далекими, а немощи пожилого — вообще запредельными. Как и герой этой песни Боба Сегера, которую теперь крутят в магазинах, чтобы народ покупал всякий хлам, я был полон неиссякаемых сил и неиссякаемого оптимизма; в карманах у меня было пусто, зато в голове — избыток мыслей, которые мне не терпелось поведать миру, а в сердце — полно историй, которые я хотел рассказать.

У меня была пишущая машинка, с которой я перебирался из одной убогонькой съёмной квартиры в другую, всегда с пачкой сигарет в кармане и доброй порцией оптимизма

У меня была пишущая машинка, которую я перевозил из одной задрипанной квартирки в другую, и для счастья мне хватало пачки сигарет в кармане.